Из тысяч калининцев и москвичей, призванных летом 1941 года в 260 сд, немногие вернулись домой. Большинство из них до сих пор значится пропавшими без вести.
К сожалению, сейчас непросто установить судьбы военнослужащих дивизии. Документы полков, включая алфавитные книги личного состава, были уничтожены при выходе из окружения – в Центральном архиве Министерства обороны Российской Федерации их нет. Да и в целом, документов 260-й дивизии первого формирования уцелело немного. Во время напряженных боев некому было хоронить погибших – это делали немногие местных жителей, и немецкие похоронные команды, часто составленных из числа военнопленных. Большинство погибших на линиях обороны до сих пор покоятся в своих окопах, в воронках или на огородах деревень, в которых шли бои. На протяжении сорока послевоенных лет их судьба интересовала только их родственников. Лишь в середине восьмидесятых началась работа по составлению Книг Памяти, появились поисковые отряды.
На основании имеющихся сегодня сведений, можно сказать следующее. Основные потери дивизия понесла в период 2 – 7 октября 1941 года, отражая немецкое наступление в районе Жирятино. Большинство погибло в окопах и блиндажах на линиях обороны. Очень многие попали в немецкий плен. Из числа красноармейцев и командиров 1026-го полка к моменту отхода дивизии осталось лишь 290 человек. Немногие уцелели в 1030-м полку. Из состава 1028 сп погибла половина.
Число погибших при прорыве из окружения определить еще труднее. Известно, что 839 ап и 1028 сп были рассеяны при столкновении с немецкими частями у сел Подбужье и Хвастовичи. Однако, было бы неправильно причислять всех к погибшим в бою. Многие затерялись в лесах, а позже либо попали в плен, либо смогли пробраться к своим, на другие участки фронта. То же можно сказать про потери на переправе через Рессету. От дивизии к моменту переправы уже оставалось около тысячи человек, и при самой переправе людские потери были невелики, в отличие от 50-й армии в целом. После переправы, при выходе к Белёву, люди отставали, или отбивались во время стычек с немцами. Судьба их была одинаковой – либо выход к своим (возможно, через несколько недель), либо немецкий плен.
Часто, говоря о потерях 260 сд, приводят цифру 690 человек, которые числились в составе дивизии на 1 ноября 1941 г. в Туле. Однако, далеко не все из них первоначально принадлежали 260 сд – многие пристали к дивизии во время выхода из окружения. Кроме того, далеко не все, кто смог пробраться к своим, вошли в число этих 690 человек. Часть людей при подходе к Белёву была задержана и направлена в другие подразделения Красной Армии. Многие вышли на участки других армий и даже фронтов.
Число погибших в плену определить не менее трудно. Персональные карточки военнопленных заводились лишь по прибытии в Германию. Поэтому, сколько умерло или было убито на марше или в пересыльных лагерях, сейчас узнать невозможно. В германских лагерях также погибли многие. Согласно доступным сегодня учетным карточкам военнопленных, многие красноармейцы и командиры 260 сд умерли в немецких шталагах. Аушвиц, Херлесхаузен, Мюльберг, Цайтхайн, Фюрстенберг, Ламсдорф, Хардткирхен, Масюковщина. . . В этих, и многих других лагерях погибли наши земляки, от эпидемий, голода, бесчеловечных условий труда. Очень долгое время судьба их была неизвестна родным и близким – несмотря на то, что документы на военнопленных были переданы после войны Советскому Союзу, семьям чаще всего сообщали лишь общие формулировки о том, что тот или иной человек умер в немецком плену или считается пропавшим без вести.
В настоящее время, к карточкам военнопленных (иногда, с фотографиями, сделанными в лагере), можно получить доступ благодаря созданной Министерством обороны РФ Объединенной базе данных «Мемориал». Книга памяти погибших в одном из крупнейших немецких лагерей военнопленных Эренхайн Цайтхайн, создана Объединением «Саксонский мемориал», и также доступна в сети Интернет.
В заключение, приведем воспоминания нескольких военнослужащих 260-й стрелковой дивизии. Видно, что судьба могла сложиться по-разному. Однако, объединяет всех то, что даже в самый трудный период войны никто не помышлял о том, чтобы сдаться на милость врага, и прилагал все силы, чтобы выжить и бороться. Иначе, не было бы Победы.
Воспоминания Якова Ароновича Гельфандбейна, в 1941 году – командира взвода топографической разведки 2-го дивизиона 829-го артиллерийского полка 260-й стрелковой дивизии1.
«Моя позиция была именно в полосе 1028-го полка, на его левом фланге, где я держал оборону как простой командир стрелкового взвода. В моем взводе было 22 человека. Мой НП был где-то в районе высоты 210.7. Немецкое наступление выглядело так. С начала артиллерийской подготовки, которую поддерживал аэростат наблюдения, огонь велся преимущественно по переднему краю и огневым позициям нашей артиллерии. Авиации не было, танков – тоже. Огонь немцами велся по переднему краю и имел характер заградительного подвижного огня, окаймляющего наступающие войска. Немцы двигались не колоннами, а рассредоточенными цепями, по полю, не спеша, ведя огонь из стрелкового оружия на ходу, впереди шли автоматчики, ведя себя достаточно нагло, даже не пригибаясь под ответным (довольно успешным) огнем. Насколько успешно работала наша артиллерия по пехоте, сказать не могу, все ее возможности были направлены на подавление вражеских батарей, но на нашем участке у нас было мало артиллерии. Артиллерия стрелковых полков работала по пехоте противника, но подавлялась его огнем. На нашем участке немцы по дорогам не двигались – поле было сухое и они нашу пехоту, если ее не удавалось уничтожить, просто выдавливали.
Что касается моей позиции, они ее обойти не смогли – мы вместе с пехотой оказались выдавлены за вторую, а затем и за третью полосу обороны. В целом, надо отметить, что на нашем участке отход совершался достаточно грамотно, пехота держалась стойко, а артиллерия либо дралась до последнего снаряда, либо отходила, прикрывая пехоту огнем. Просто силы были несоизмеримы, но, на начальном этапе сражения, всё же потери были не очень велики. Артиллерия немцев 2-го октября «господствовала» полностью, ее было достаточно много, но ее огонь хотя и корректировался с аэростата, но велся больше по площади. Аэростат же мы ничем достать не могли – бризантные снаряды появились лишь в 43-м, шранпели мы не имели, а нашей авиации не было. С моего НП плохо просматривался район огневой позиции немецкой минометной батареи, которую нужно было подавить, и пришлось выбросить боковой НП, на который принял решение направить разведчика Кольцова Михаила. Место этого бокового НП было определено впереди и справа моего НП метров через 250-300, но наблюдательные пункты были разделены лощиной. Когда по ней пошла немецкая пехота и бронетранспортеры, связь оказалась порванной, и я не имел возможности передать сигнал отхода, а сигнальных ракет не было. Верный своему долгу, Михаил Кольцов оставался в своем окопе до последнего момента и мог отойти с пехотой, на что я и наделся с самого начала и всю жизнь. Так или иначе, его судьба на моей совести, но и я ничего иного тогда cделать не мог. Казнюсь всю жизнь и поминаю его всегда, как одного из моих солдат и друзей, сложивших голову на войне.
Самый большой бой был именно в районе Издешичи, точнее – пару километров южнее. Здесь-то и был 2-го октября совершен прорыв, именно на правом фланге стыка фронтов, недаром именно здесь стреляла 29-го сентября батарея «катюш»– первый виденный мною залп, ошеломивший не только немцев, но и нас. Далее был бой на переправе через Десну севернее Выгоничи. Отходя же под ударом немцев, ни на Судости, ни на Десне, удержаться не могли – не позволяли ни силы, ни местность – левые берега топкие, а правые – господствовали над местностью (особенно на Десне). Да и держаться-то было нечем, ни патронов, ни снарядов, а Судость для немцев преграды не представляла. Мне представляется, что немцы не спешили нас уничтожить, полагая, что мы сами пропадем в мешке, или так или иначе попадем в плен. Они, на этом этапе, были достаточно осторожны и не хотели терять людей. встретив сопротивление, в ближний бой не вступали.
Маршруты движения различных подразделений дивизии в окружении были самые различные, дивизия в большей своей части была рассеяна по лесам и тропам. Практически она рассыпалась на отдельные маленькие, самостоятельные выходящие из окружения группки, в составе которых не обязательно были однополчане.
Что касается организации отхода 839 артполка, то мне кажется, что при его отходе, если и была организация, то самая минимальная. Приказа на отход никто не давал (я его, по крайней мере не получал, хотя мой взвод был невдалеке от КП дивизиона, связь была нарушена полностью). Пехота отходила, где с боем, где без боя. Ее подразделения отходили достаточно организовано, либо израсходовав боезапас и патроны, либо потеряв личный состав под огнем противника. Единственное, что с наступлением сумерек помогло оторваться от противника и спасло матчасть артиллерии и оставшуюся часть пехоты от уничтожения – отсутствие немецкой авиации, видимо она была задействована в другом месте. Насчет матчасти ничего достоверного сказать не могу, за исключением того, что допотопные орудия были брошены на радость врагу прямо на позиции (правда с разобранными и выброшенными затворами), а полковые орудия на конной тяге (они полегче) могли быть вывезены, так как для этого не требовалось горючего и лошади хорошо тянули орудия по лесным дорогам, да и сам конский парк мог пополняться за счет местного населения. Отходящие группы в кольце окружения формировались стихийно, «кучковались», а маршрут был один – на восток-северо-восток. При этом старались (по крайней мере я со своим взводом) двигаться либо по бездорожью, где это было возможно, по болотам и самым глухим тропам, где не может пройти ни гусеничный, ни автомобильный транспорт. Отходили мы в общем направлении где-то между Кашова и Ратное на юго-восток и переправлялись через реку Судость в районе выс. 189.3, обходя все населенные пункты, опасаясь танковых засад. Это снижало вероятность встреч с противником, но избежать их мы не смогли. Несколько таких встреч закончились тем, что мы сумели ускользнуть, а несколько – боем. Естественно, никакой связи с командованием ни полка, ни даже дивизиона мы не имели, (радиостанций не было, связь посыльными в условиях окружения трудно осуществима), и шли мы на свой страх и риск. Для меня было чистой случайностью попасть со своим взводом на самый левый фланг фронта, дивизион прикрывал стык фронтов. Но именно это обусловило переправу через Десну и обход Брянска с юга, минуя город. Да и никак не «с руки»(а точнее – «с ноги») нам было стремиться в Брянск: во-первых мы не имели сведений – не занят ли он, не перерезали ли дороги немецкие танки, да и сами дороги были забиты частями, отступающими с северо-запада и с севера, беженцами, ранеными, стадами скота, пожарными и иными машинами, а по обочинам дороги повсюду – болота. Во-вторых, брянские леса можно было обойти только с юга – в общем направлении на северо-восток. Поэтому нам пешком, на телегах или верхом было удобнее по болотам и лесным дорогам двигаться в обход города именно с юга.
После переправы через Судость, мы вышли в район южнее Выгоничи, и обогнув Брянск с юга, двинулись на северо-восток в направление между Большим и Малым Полпино. Но дело в том, что в лесах севернее Белые Берега, мы встретили организованную силу в виде партизанского отряда «Брянский пожарный», командир отряда убедил нас слиться с ними. Отряд имел пожарные машины и некоторый запас горючего, но искал заложенные ранее в лесах хранилища оружия, боезапаса, горючего и продовольствия и долго петлял по лесу хорошо известными ему дорогами. Это и привело нас в усадьбу Овстуг. Там располагался крупный штаб (по-моему армии2), который спешно сворачивался, и мы двинулись вместе с его колонной, покинув партизан, но уведомив их, что отходим с частями регулярной армии. Где-то по пути, буквально через несколько часов, бомбежкой колонна была рассеяна и мы вынуждены были двигаться в поисках переправы в направлении между Хвастовичи и Теребень.
Мне пришлось переправляться через Рессету в районе Красное, но не через мост (когда мы подошли к Красному с юга на расстояние примерно в 4-5 км., там уже шла бомбежка, и мы решили обойти Красное с запада и переправиться через Рессету в районе Ново-Фастовичи, где было относительно тихо, и далее двигаться на северо-восток. Поэтому мы избежали непосредственного огневого контакта с немцами, хотя и подвергались минометному и пулеметному обстрелу. Переход через Рессету был под огнем, но не прицельным, издалека, в основном минометным, хотя и достаточно плотным. Видимо немцы, к моменту моего там пребывания, еще не успели сосредоточиться – еще одно проявление случайности. Помню лишь, что я переправлялся через ледяную жижу. Зима была ранняя, шел ледостав, ширина реки метров 25-30, берега топкие и заросшие камышом, уже сухим, верхом на лошади. Это меня спасло, я остался сухой (глубина брода была по колено всадника) и мне, кроме того, не пришлось плыть. На мне осколками мины в нескольких местах пробило шинель, а лошадь ранило в бок и рана сильно кровоточила. Лошадка была сибирская, выносливая, иноходец, и продолжала движение. И только через пару часов, в этот район подошли силы немцев и там началось побоище, но к этому времени мы (взвод. – Прим. авт.) углубились в лесные болота и были уже вне досягаемости, восточнее километров на пять. Но звуки боя слышали.
А что касается Рессеты – на всем множестве рек и речушек, которые пришлось форсировать за время войны, не было ни одной такой кровавой. Даже форсирование Дона при окружении немцев под Сталинградом, Днепра, Березины и северной бухты Севастополя по сравнению с переправой на Рессете, кажутся учебными действиями на показных маневрах. Воистину Рессета – кровавая река. Основные потери мы понесли на Рессете.
На Гутовском лесозаводе нам пришлось вести перестрелку с немецким заслоном, удалось обойти его с юга без потерь. Через несколько дней после Рессеты, слившись с большой группой окруженцев, под командованием весьма решительного кадрового майора, имеющей в своем составе обоз для раненых и несколько 45-ти миллиметровых пушек, ротных минометов и станковых пулеметов, лесными дорогами пошли на восток. Тот «бородатый» майор в окружении мне вообще неведом, я его видел только один раз, когда он приказал нашу группу обеспечить боеприпасами и одеждой. Ни его фамилии, ни должности не знал, он вообще мог быть и из другой дивизии. Судя по званию, он мог быть командиром полка или штабным работником.
Но опытным, он хорошо ориентировался и уверенно командовал. В его группе было человек триста, но постепенно ее численность нарастала, и к моменту выхода из окружения в ней было человек около тысячи, это был вполне боеспособный отряд, имевший на вооружении пулеметы и даже пару орудий.
Холодно и голодно было шагать по лесам. НЗ кончился, пополнить запасы негде, в населенных пунктах немцы. Питались грибами, лесной ягодой, если удавалось подстрелить – птицей. Зверей в лесу не видели, видимо, распуганные, они ушли в лесные чащобы.
Где-то на третью неделю, завшивев, решились все-таки зайти в деревню помыться. Зашли в лесную деревушку Мыврино, у опушки леса. Это где-то в районе Гутовского лесозавода, юго-западнее Белёва. Жители приняли нас хорошо, накормили, напоили, помыли, спать уложили. А утром оказалось, что в той же деревне, но с другой стороны улицы, ночевали немцы, более взвода, но с двумя пулеметами и минометом. Хорошо, своевременно это обнаружили, и с учетом явного превосходства немцев, решили в бой не ввязываться – нас было не более двух десятков человек, но вооруженных только карабинами, да еще с малым количеством патронов.
Что касается Белёва, то там, в районе железнодорожной станции, куда мы вышли, боя не было вообще. В Белёве мы практически не были, так как пришлось спешить, танки врага «наступали на пятки». Так что и там радости было мало. Нам удалось перескочить через Оку на последнем паровозе, и мост сразу за нами был взорван. Самое яркое воспоминание этой паровозной поездки – тепло возле паровозной топки, и, как результат, атака вшей, оживших от тепла. Вообще же, нигде, кроме как в окружении, этой заразы не было. Даже в сложной фронтовой обстановке бани, смена белья и его прожаривание были регулярными. Санитарное обслуживание было поставлено неплохо, эпидемий не было. В Белёве никто никого не встречал, но народ по всему пути следования с одной стороны оказывал всяческую помощь окруженцам, даже увеличивая численность выходящих из кольца групп, с другой стороны – осуждая армию за ее слабость и неспособность удержать врага. Окончательно вышли из окружения где-то в районе Плавска. Мне удалось вывести свой взвод из окружения почти в полном составе (без двух человек).
Первое, что делалось при выходе в Тулу – прожаривание одежды в подвале Тульского вокзала. Это делалось даже до проверки документов и составления учетных карточек. Прямо на вокзале явился в комендатуру, предъявил списочный состав взвода и наличное вооружение. Тут же в ресторане вокзала получил питание, в нижнем этаже подвала прошел санобработку, получил новое белье и теплую одежду – в частности, беличью безрукавку под шинель, которая была далеко не лишней в те морозные уже дни.
После нескольких часов сна был вызван (тут же, на вокзале) на допрос в контрольные органы НКВД, где потребовали в письменном виде и подробно изложить весь ход событий с момента начала немецкого наступления 2 октября. Меня, в принципе, спасло два обстоятельства – первое, что я вынес из окружения свою партийную карточку кандидата, и второе – чудом сохранившийся паспорт, полученный в Харькове в 38-м году. Он, кстати, прошел со мной всю войну, несет следы многих переправ, в том числе и через Рессету кровавую, и сохранился, как уникум, до сих пор. Конечно, сыграло свою роль то, что взвод вышел в полном составе и с оружием. Это было далеко не всегда. Многие снимали знаки различия, форму и бросали оружие.
Можно отметить, что все делалось достаточно достойно и далеко не так, как это любят изображать сегодняшние «знатоки»войны и истории. Насколько мне известно, «мытьем и катаньем» признаний не добивались.
В те дни части 50-й армии еще к Туле не вышли, в городе формировалились части народного ополчения, и окруженцев, в основном, направляли в эти части – с одной стороны, усиливая их офицерами с боевым опытом, с другой – просто из-за нехватки кадровых частей, в том числе, требующих пополнения офицерским составом: в Туле новые части не формировались, туда подходили из тыла сибиряки.
Меня направили в одну из частей ополченческого полка (он был один) командовать стрелковым взводом. Один из тульских заводов выпустил несколько «самоходок»– попросту гусеничных сельскохозяйственных тракторов снабженных платформой, как у грузового автомобиля, на которой было установлено орудие. Такая, с позволения сказать, самоходка, будучи поставлена в аппарель, могла вести огонь по пехоте и танкам, а главное – не требовала дополнительной тяги. Тогда же туляки делали и самодельные пулеметные танки из гусеничных тракторов, прикрывая из противопульной броней. У меня во взводе была одна такая самоходка с трофейным немецким орудием времен первой мировой войны – все шло в ход, а изобретательности-то, у народа не надо было изобретать!
За время боев в районе спиртзавода на юго-востоке Тулы, пришлось держать оборону против немецких войск, стремящихся взять ее в кольцо, и это было в действительности где-то около шоссе Тула – Воронеж. Ополченцы вместе с населением до подхода врага, копали противотанковые рвы, устанавливали ежи и надолбы, создавали опорные пункты обороны на танкоопасных направлениях. Взять город с ходу противнику не удалось, хотя силы, противостоящие врагу, были ограничены, в особенности, до подхода уцелевших частей 50-й армии (ко времени их подхода я уже получил назначение в резерв фронта). С врагом ополченцы дрались хорошо и удержали позиции до подхода регулярных войск. Помогли и «самоходки», а «танки», образуя закопанные в землю пулеметные точки, не столько воевали, сколько шумом своих моторов, двигаясь ночью вблизи передовой, вводили немцев в заблуждение, вызывая огонь артиллерии на себя, создавая иллюзии скоплений танков.
Так как я был среди ополченцев недолго (всего несколько дней), а личный состав взвода сильно менялся (в день убывало и прибывало по 5 – 7 человек), фамилии многих просто не успевал запомнить, а сегодня не помню никого, увы. . . Соседними частями тогда были тоже подразделения ополченческого полка, правда, вскорости все они были заменены кавалеристами-сибиряками и подошедшими наземными частями ВДВ.
А задачи мои были простые – воевать: копать землю, вгрызаться в нее, удерживать и уничтожать врага. Что и делал вместе со всеми. По сути дела – командир усиленного стрелкового взвода.
Мне пришлось покомандовать таким взводом (45 чел) не более 4 – 5 дней и я, как профилированный специалист с боевым опытом, был направлен в офицерский резерв фронта в г.Воронеж, где я был назначен на прежнюю должность, во вновь формируемый 178 арт. полк 45 орд. Ленина сд.
Вот такая была история и такая была обстановка. Хотя было очень тяжело, паники и чересчур судорожных движений не было. С одной стороны, стали привыкать к войне, с другой понимать, что немцев бить можно. Уверенности прибавилось, хотя вера в победу была всегда. Конечно, предатели и перебежчики были, но это были одиночки.
Кстати, многие сейчас ругают А. И.Еременко за бездарность – мне пришлось с ним воевать в Сталинграде (он далеко не бездарно командовал сразу двумя фронтами) и встречаться после войны. В данном случае он ничего не мог противопоставить немцу – не хватало всего, кроме, пожалуй, продовольствия. Ни танков, ни авиации, ни артиллерии, ни пехоты, ни боезапаса, ни хорошо оборудованных позиций. Да и танкобоязнь еще не изжили, эта болезнь была в полном разгаре. Судьбу 50-й определило общее направление начального периода войны».
Рассказ красноармейца 839-го артиллерийского полка 260-й стрелковой дивизии Александра Дмитриевича Бекешева3.
«Беда навалилась 2 октября, страшными бомбежками. Побиты орудия, тягачи, машины. Немецкие танки прорвались на флангах полка, вышли на Брянск, кинулись к Москве. Мы оказались в полукольце. 4 октября получен приказ выходить на Тулу. По узкому, простреливаемому коридору, группой в 140 человек, во главе с лейтенантом, проскочили к брянским лесам. Надо сказать, что наша группа, среди общей неразберихи и паники, сохранилась организованной боеспособной частью. Это помогло нам почти без потерь выйти 20 октября к Туле. Здесь шел сбор всех окруженцев, выходящих из брянского котла, и готовились новые формирования для обороны Тулы. Уцелевших кимряков из 260-й дивизии, тут можно было пересчитать по пальцам.
После короткого отдыха меня прикомандировали к 220-му учебному артдивизиону. И вот 12 разнокалиберных орудий дивизиона срочно бросили к г.Плавску прикрыть Тулу с юго-запада. Заняли позицию у реки Плавы. Город с нашего берега был виден как на ладони, видны колонны немцев. Залпы наших трех батарей крепко поднасолили фашистам, рассеяли их строй. Но недолгой была наша радость: налетела авиация и все наши пушки, прислуга, пехота прикрытия разбиты. Меня контузило. Новый налет разнес полуторку, где я оказался в числе раненых, из 15 уцелело трое. Собралось еще несколько уцелевших и побрели обратно к Туле на Щекино. Но все дороги перекрыты, кругом немцы. Плен. После допроса с избиением, затолкали в колонну пленных, выгнали на большак. Ослабевших и отставших тут же пристрелили. Потом перешли на проселок, догнали большой армейский обоз, застрявший в грязи. Немцы поставили нас в две шеренги помогать вытаскивать увязшие телеги. Возницами обоза оказались чехословаки. Наша охрана посматривала на них косо и явно им не доверяла. Чехословаки отнеслись к нам с симпатией – подкормили, кое-кому отдали старую обувку. Выйдя на шоссе, обоз ушел, а нас, около двухсот пленных, погнали, к Медыни. Ребятишки из деревень бросали нам куски хлеба, картофель, кричали: «Дяденьки, на Медынь не ходите, там вас убьют!» Что-то надо делать. Решили попытаться бежать. Прикинулся больным желудка, уговорил конвоира пустить в придорожную канаву, нырнул в лощину и на четвереньках к лесу. Немцы постреляли и увели колонну. Так начался мой вольный путь, от деревни к деревне, на восток. Сменил у сельчан обмундирование на гражданскую одежонку. Дорогой подрабатывал на еду в кузнях и в крестьянских подворьях. Встретился с партизанами, просился в отряд – не взяли. Опасаются чужака. Ближе к Москве идти уже невозможно: всюду войска, моторизованные колонны, патрули. Взял левее, ближе к Калининской области, начинались морозы. Обошел поселок и ж/д станцию Лотошино, остановился в деревне недалеко от Московского моря. Передовая где-то близко. Отсюда с молодым парнем, тоже окруженцем, решили выходить к своим. Но не получилось: нагрянули немцы с обозом. И тут выручила хозяйка дома, назвав меня зятем, а моего напарника сыном. Немцы заставили нас ухаживать за лошадьми. Из деревни носа не высунешь. Намекнул немцам, что кончившиеся корма лошадям, можно добыть в лесу, где заготовлены колхозные стога. Потянув несколько дней, немцы все же нас выпустили за сеном. Оказавшись на воле, мы дали ходу в сторону водохранилища. Оно уже замерзло. По льду добрались до противоположного берега, встретили наших разведчиков и с ними вышли к 30-й армии. Снова у своих. Вскоре, в наступлении, я опять оказался в той деревне, где нас спасла простая русская женщина. Дом ее фашисты сожгли, а наша спасительница, к моей радости, сумела уйти.»
Судьба красноармейца 260-й стрелковой дивизии Александра Осиповича Куликова4.
Александр Осипович Куликов, 1896 г. рожд., был призван в 260-ю дивизию из Кимр 19 июля 1941 г. Александр Осипович от начала до конца прошел Первую мировую войну. После революции вступил в Красную армию, воевал на Гражданской войне.
В 20-х годах был удостоен службы в Кремлевской пулеметной роте. Знал в лицо почти всех вождей молодой советской республики.
После демобилизации Александр вернулся домой и занялся исконным кимрским промыслом – шил сапоги, работал в артели «Промкооператор». Начало Отечественной войны застало его на покосе в подшефном колхозе. Жена принесла повестку в село Ильинское.
Он попал в часть, формировавшуюся в Абрамовском лесу, стал пулеметчиком 1030 стрелкового полка 260-й дивизии. А в августе был уже на фронте под Брянском у г. Почеп. Здесь в окопах дивизия держала оборону против немецкого армейского корпуса. В 20-х числах сентября был очередной налет немецкой авиации: бомбили, обстреливали из пушек и пулеметов. Одна разрывная пуля угодила ему в правую ногу. Александр оказался в орловском госпитале.
А спустя неделю (3 октября), танки Гудериана прорвались к Орлу. При поспешной эвакуации были вывезены только ходячие раненые, а остальные. и в их числе Александр, были оставлены. Пришли немцы, поглядели на тяжелораненых калек, со старушкой няней переговорили о чем-то, ушли и больше не появлялись. Александр Осипович оказался единственным, способным передвигаться на костылях.
Осмотр помещения госпиталя, бывшей начальной школы, дал плачевный результат. Немного дров, немного белья и никаких продуктов, кроме бочки с солеными помидорами. Для 15 искалеченных людей, это верная смерть, если не от ран, так от голода. Надо что-то делать. И вот Александр с сумкой на шее заковылял к людям, жителям окрестных улиц.
Первый сбор: два десятка картошек, немного хлебца, куски жмыха – немного обнадежил.
Во время очередного выхода он разговорился с местным жителем, пожилым мужчиной. Оказалось, что тот родом из Калязина, а это, считай, земляк. Но самое главное, этот земляк, калязинский катиль (а попросту валяла), был настоящим человеком. Его горячее участие здорово помогло расположить к беспомощным раненым изрядно подразоренных оккупантами жителей. Сбор продуктов стал регулярным и стабильным. Он еще подослал старичка фельдшера с лекарствами. И вот что удивительно. За все 20 месяцев в оккупированном городе, никто не донес на их подпольный лазарет, да и сами немцы почему-то о нем ни разу не вспомнили.
Как бы то ни было, но заботами рядового Александра Куликова и его добровольных шефов удалось сберечь всех раненых; никто не умер, а некоторые пошли на поправку.
После освобождения Орла, 5 августа 1943 г. Александра Осиповича и его подопечных распределили по медсанбатам. Самого Александра Куликова направили в трудотряд на рытье окопов. Через месяц, проведенный в трудармии, Александр Осипович снова попал в госпиталь, со старой раной. В октябре 1944 г. он был выписан из госпиталя в Казани, и передан в промышленность.
1. Ныне Я. А. Гельфандбейн – полковник-инженер в отставке, профессор, доктор технических и доктор инженерных наук, участник первых исследований ближнего космоса. Заслуженный изобретатель Латвийской ССР, действительный член Нью-Йоркской академии наук и Американского географического общества. В настоящее время проживает в Канаде.
2. Скорее всего, это был штаб 258-й стрелковой дивизии. (Прим. авт.)
3. Публикуется по статье Б.П.Муравьевского «Солдат 260-й» в газете «Кимрский вестник» № 134(21132) от 15.11.1994 г.
4. Публикуется по статье Б. П. Муравьевского «Подвиг солдата» в газете «Кимрские новости» № 4(47) от 24.01.1997 г., с сокращениями.
